Легенда о Багуле. Книга первая. Степи в огне - Максим Павлецкий

Примечание.

банхар – порода крупных монгольских собак;

бухлер – национальная бурятская еда, вкусный суп с большим количества мяса, картошки, лука.

Глава 2

Егор Николаевич, в селе более известный как просто дед Егор, встал сегодня действительно рано, не позднее семи часов, и успел уже истопить русскую печь, приготовить еду из скромной овощной пищи, и от нечего делать занялся штопаньем валенок внука. Всю жизнь прожив в этом доме, сразу после того как вернулся из Афганистана, дед Егор вырастил в нем сына Колю, успевшего повоевать в обеих чеченских компаниях на Кавказе, и после относительно не долгого его хождения по земле, а именно тридцать семь лет, схоронил его. Жена Николая тут же вышла за кого-то замуж и уехала на запад, бросив внучка Данилу еще до Войны. Позднее на покой ушла и супруга Ефросинья. Так и зажил дед, хотя и был овдовевший, тихой и мирной жизнью счастливого старика, находившего свою отраду и утешение во внуке.

Практически сразу после похорон жены Ефросиньи Егор Николаевич водрузил на свои уже дряхлые и сухие плечи все хозяйство, состоящее из небольшого огорода с грядками. Засыпанная снегом земля не давала покоя старику, с детства приученному к ручному труду, и в зимнее время, тоскуя, не зная, чем себя занять, дед занимался мелкими делами по дому. Починив подошву прохудившегося валенка, Егор Николаевич внимательно осмотрел второй обувок. Приняв решение, что левый валенок в порядке и не нуждается в ремонте, Егор Николаевич поставил обувь осиротевшего внука Данилы, похоронившего еще мальчишкой отца алкоголика, и потеряв без вести мать, пропавшую сразу же после похорон мужа. Сняв очки с носа, дед Егор принялся набивать крепким самосадом, монгольского происхождения табаком свою деревянную трубку, с прожженными точками по краям – числом побежденных противников в одном из боев в ущелье Центральной Азиатской Республики Афганистан.

Сладко покуривая горьким дымком, Егор Николаевич не заметил, как стал дремать, а вскоре вовсе уснул так и сидя на стуле, выронив изо рта курительную трубку. Так спавший дедуля, мило похрапывая во сне не сразу разобравшись в чем дело, проснулся от звука дребезжащего стекла в раме и поднял трубку с высыпавшимся на ковер жженым табаком. Стучались со стороны палисадника.

– Кого еще там леший принес в такую рань? – недовольный просыпанным мусором на полу бурчал дед, —Может Данилка с солонцов вернулся? Да тот бы через ограду перелез и сам бы калитку открыл. Да и раньше пятницы он не заявится. Это что получается: после завтра? – разговаривая сам с собой, Егор Николаевич глянул на обрывной календарь местной типографии, висевший на стене.

– Да иду! – пропихивая больные ноги в валенки и одевая старый тулуп, пробурчал дед, выходя в сени. Со стороны ворот слышался собачий лай и повизгивание. Проспавший петух мигом встрепенулся и прогорланил свое фирменное «Кукареку!», разбудил дремавших наседок, которых в курятнике насчитывалось около дюжины. На звуки петуха незваные псы еще больше залились лаем, но так как до деревни было добрых три километра, а изба и участок находились в чистом поле, лай был просто бесполезным звуком, раздражавший людей у ворот.

Все же Забайкальский хутор не похож на Донские хутора. Большая и красивая изба, покрытая оливковой краской на стенах, украшенная резными ставнями и натянувшая на свою макушку серый шифер, простой деревянный дом, нежно греющийся в лучах алой зари. Непосвященному человеку могло даже показаться, что дом и хозяйство, огороженные ровным штакетником по фасаду и жердями в огороде, были оставлены исчезнувшей деревней. Словно вся деревня, переселившись на другое место, забыла один дом. Но он тут стоял вовсе неспроста.

– Ну, кто там, Данилка ты что ли? – открывая ворота с железным засовом, отворяя калику, спросил Егор Николаевич. У ворот стояли две одинаковые мужские фигуры, облачение в белые зимние комбинезоны, которые до войны предпочитали носить разведчики спецслужб. Лица обоих военных были спрятаны под глазастыми балаклавами, такого же белого цвета, как снежный саван до самого горизонта.

Кое-как разглядев на фальшпагонах белые звезды майора и капитана, Егор Николаевич понял, что перед ним люди серьезные.

– Семенов Егор Николаевич? – обратился к старику майор, заглядывая на оттиск советского образца военного билета, сверяясь с какой-то пожелтевшей от времени бумагой. На документе были нанесены: прописной текст, синяя круглая печать в виде окантованного национального орнамента «Хатар Угаза» и по краям – рисунок гор с восходящим солнцем, с колосьями пшеницы, обвитой четырьмя с каждый стороны белыми (по числу бурятских родов) витками национальной ленты. Андрей Николаевич тем временем был занят привязкой загнанных до вылетающего из груди сердца собак к изгороди палисадника.

– Да, он самый. А вы ребята, собственно, кто будете? – полюбопытствовал дед Егор, уже почувствовав мгновения страха. Каким-то инстинктивным чутьем, а может даже мудростью, которой славился дед в здешних местах, старик понимал, что пришли к нему не из местной округи, а что приехали издалека, причем на собаках, и что дело к Егору Николаевичу у них действительно серьезное.

– Отец, пусти нас в избу, мы свои! – Демонстрируя повисший на шее автомат, произнес Андрей Николаевич. Майор тем временем еще раз пересмотрел карту довоенных лет, сверился с координатами на документе и со спокойной душой выдохнул:

– Точно тут. Батя, пусти по-хорошему, свои мы, с Агинских степей мы, – упаковывая бумаги в полевую сумку, сказал Сергей Олегович, – Пусти батя в дом, мы с дороги и голодные, как черти.

– Так бы и сказали сразу, что агинчане, со степей. Это что же, вы на собаках да на лыжах сюда прямо добирались? – уже более спокойно заговорил дед Егор.

– Вообще то, мы из Внутренней Монголии, почти месяц по степям ползаем, всё тебя, отец, ищем, —проходя в сени, проговорился капитан, на что Сергей Олегович покрутил пальцем у веска, словно намекая или донося мысль Андрею Игоревичу. Уже довольно плохо слышавший Егор Николаевич так и не расслышал последнюю фразу, поплелся, хрустя валенками по снегу, за своими довольно-таки наглыми незваными гостями, которых дед не в силах был бы прогнать.

– Чудна у меня форма, сынки, – приготавливая завтрак, разливая подобие борща по тарелкам (все-таки старость брала свое, и изысканных вкусностей в доме давно не видели, довольствовавшись бурдой из овощей), любезно произнес Егор Николаевич. Офицеры, усевшись за стол в большем зале, принялись стучать ложками, при этом успевая закусывать ржаным хлебом с отрубями, который дед, иногда замочив в квасе собственного производства и сушил, позже похрустывая вкусными сухарями с крепким чаем. Еще в сенях снявшие, как и положено при входе в дом, головные уборы, без комбенизонов, в одних белых кителях военные за столом набрасывались на простую деревенскую еду, скромную, но сытную.

– Может, еще добавки? – поинтересовался дед Егор, видя здоровый аппетит мужиков, годившихся ему в сыновья. Он на мгновенье даже вспомнил покойного сына, пришедшего с войны контуженым и найдя свою кончину на дне бутылки.

– Нет, нет, спасибо отец! – Практически в один голос произнесли обедавшие мужчины, иногда поглядывая на скудную обстановку в избе. Напротив стола, у стены, украшенной красивым ковром с таежным сюжетом в виде рисунка охоты, стояла кровать супруги Егора Николаевича. Впереди подпирая печку находилась кровать самого деда Егора. Обе кровати были заправлены красивыми покрывалами зеленого цвета с чудными узорами. По праву руку от майора, так же возле стены между окон, выходивших во двор расположился диван Данилы, заправленный по-военному аскетичным синим одеялом с полосами у края и подровненной табуретом подушкой. Позади сидевших офицеров был расположен буфет для посуды, уставленный изысканными образцами редкостей. В красном углу, по леву сторону от печи и входа, стояли икона Богородицы с младенцем Христом, образ Спасителя с заповедями в руке, и лик Николая Чудотворца. Правый угол занимала массивная советская радиола, которая давно не ловила ни одну радиостанцию, несмотря на все тщетные попытки Данилы услышать людей из других городов. Иногда выход в мир все же происходил, когда ловились обрывки шипения и переговоров местных военных на УКВ, но чаще всего приемник использовали как проигрыватель, особенно в тихие, одиночные зимние вечера, слушая музыку как времен расцвета СССР, так и периода упадка и развала могущественной страны. Последние пластинки, времен Перестройки, особенно любил и бережно хранил Данила.

Осмотрев комнату, зорким взглядом снайпера, Андрей Игоревич обратился к старику.

– Так значит, один ты живешь, отец? – с позволения деда Егора закурил и продолжил капитан, – Ни жены, ни детей, ни родных?